(фото Б. Ишкова)

Лагеря на Колыме были еще при мне. Исчезли они в 1953 году. На Джелгале, где я жила, на сопке был лагерь. Помню, в лагере была волейбольная площадка и заключенные играли в волейбол. Папа мой не сидел. Но на Колыму попал, как побывавший в плену, и, пройдя тщательнейшую проверку КГБистов, был отправлен на корабле по североморскому пути в Магадан. Без суда и следствия. Не репрессирован и не свободен! Охотское море (фото Б. Ишкова) С весны и до осени они плыли на корабле в трюме, не буду говорить, что делалось в этом душном и темном трюме (об этом уже писали). Папе удалось выжить, поскольку был молодой (он же пошел воевать в 17 лет и попал в плен раненым в первые три месяца войны). Его немцы отправили в Германию помогать немецким хозяйкам. Так вот, высадили, переживших это морское путешествие людей, в бухте Нагаево, и иди куда хочешь. Папе повезло, его приметил за большую шевелюру волос, молодость и худощавость один механик, вот и пошел отец по этим стопам, механиком, а остальные подались, кто куда. Часть пошли грабить. Много было разбоя тогда! Другой лагерь был в Оротукане. Я также видела, как строили зэки ДК в Ягодном. Хочу отметить, что в книге “Сердце золотой Колымы” на стр. 42 напечатана дата с ошибкой. Не могли отмечать 20-летие Октябрьской революции строители в новом клубе, как написано там. Построили его в 1956-58 годах. Я это хорошо помню! Прекрасно помню заключенных на этой стройке, куда охрана не подпускала нас, детей, когда они работали. В Ягодном заключенные работали на лесопилке, а я ходила с другими детьми в будку к охранникам и они нас, маленьких детей (лет 4-5), угощали белым хлебом, с намазанным сливочным маслом и посыпанным сверху сахаром. Любимое угощение! Припоминается, что были у нас контакты и с заключенными на лесопилке, они хорошо к детям относились, но потом, родители, узнав, дали нам таких чертей, что больше я не подходила к ним никогда, хотя они и подзывали. В Оротукане зэки строили нам интернат, в котором я жила потом в девятом классе. Один раз был случай, когда я училась в Оротукане в шестом классе. Мы с девчатами пошли на сопку мимо лагеря, расположенного на ней (кстати, сейчас на этом месте на фотографиях Оротукана видно периметр лагеря, так как не растет растительность на сопке по происшествии стольких лет!). Нас стал подзывать один зэк, но мы были строго предупреждены, чтобы с ними не разговаривать, что мы и сделали. Так этот зэк стал нас поносить, что мы дети коммунистов и нас надо, как и коммунистов, убивать. Мы бегом оттуда!!! К сожалению, тропинка на сопку вверх проходила мимо колючей проволоки, опоясывающей лагерь, и другого удобного пути не было. Мы с подругами сильно испугались и поняли, что не все так гладко в нашем отечестве, как нам тогда это казалось. Одна девочка сильно переживала, мой отец – коммунист, это угроза в его адрес. В этом лагере уже в 1964 году была школа для зэков. Наша учительница преподавала математику в школе для заключенных. Были в лагере разные люди. К сожалению, вместе с политическими, находились и уголовники. Уголовники брали верх над политическими и подыгрывали в издевательствах над ними охране. Ходят слухи, что вся Колымская трасса стоит на костях зэков. Строилась она в невыносимо тяжелых условиях не только из-за сурового климата, но и в основном подневольным трудом. Папа рассказывал, что среди заключенных в одном из лагерей был прекраснейший врач-стоматолог, который удалял больные зубы абсолютно безболезненно и быстро с помощью пассатижей. Подумать только, пассатижами!! Его услугами пользовались не только заключенные, но и лагерное начальство… да и народ с поселка шел к нему, с разрешения лагерного руководства, конечно. После закрытия лагерей бывшие заключенные были отпущены на поселение. Из них многие сломались, стали бичами на Колыме. Бичи, сколько их было на Колыме! Бичи – это не те бомжи, волею судьбы оказавшиеся у последней черты в последние годы современной реформаторской перестройки. А на Колыме в то время (60-80 гг. двадцатого века) если встретишь опустившегося человека, просящего денег на выпивку, по речи понимаешь, что есть у него высокий интеллект, какой-то уровень знаний, а он – бичует. А что ему делать? Он попал на Колыму по оговору, зачастую такое происходило, семья отказалась от него, он отпущен на свободу без права выезда с Колымы в течение 10 лет. Пьянство, не желание бороться за жизнь их и губила. А, может, это был вызов обществу, своего рода – протест? Кто их знает! В 70-е годы двадцатого века начальник драги №177 Новиков рассказал нам об одном из бомжей в автобусе, когда мы ехали на драгу. Новиков с пониманием отнесся к приставшему к нам с просьбой дать на выпивку бичу, и посоветовал не путать его с бомжем! Бич, продукт того страшного времени. Недаром слово “бич” в народе переводят, как бывший интеллигентный человек! Всё было на Колыме и плохое, и хорошее. Я многое знала еще до перестроечных событий, которые позволили вслух об этом рассказывать. Я впитала это, подслушивая разговоры старших за столом, на кухне. Лагеря, рассекреченная правда о войне – обернулась шоком, здесь, на материке, когда обо всем стали писать. Кстати, Гинзбург, как-то прекрасно описала Колымскую осень, словами, которые были у меня в душе. Я прочитала эту статью в конце 80-х, вначале 90-х годов в какой-то газете-толстушке, мне кажется в АиФе. Она писала о детях, родившихся в лагере на Эльгене летом 1948 года. О том, как они пытались нас кормить хлебным мякишем в марлечке. Как мы, дети-груднички, выживали в этом жестком мире с их помощью, огромное спасибо им! Я родилась 8 июля 1948 года. Она рассказывала именно про осень того года, в котором я родилась на Эльгене. Я газету долго хранила и куда-то задевала. Как бы хотелось опять перечитать эту статью! Гинзбург Е. с большой любовью описала осень на Колыме. После этой статьи я навсегда оставила свою мечту написать о своей любви к этому суровому краю, так как поняла, что лучше её я никогда не смогу написать. Ностальгия по краю, мне кажется, может быть только у людей, живших в суровых условиях и полюбивших край, где прошло детство. Да, мы жили в бывших бараках заключенных, моргах и прочих сараюшках, казавшихся нам прекрасным местом. Да, нас, родившихся на Колыме, мало коснулась боль тех людей, что начинали работать на Севере и давали стране золото, боль людей, попавших на Колыму по разным причинам: кто был репрессирован, кто поехал туда по призыву партии и правительства, а кто и за длинным рублем (они старались это не афишировать, не было принято). Но, эта боль осталась в наших душах, мы это знали, чувствовали, кое-что видели, кое-что додумали сами… Наше детство было безоблачным. Мы играли в разрушенных бараках заключенных, катались на санках, играли в снежки. Бывало догуляешься в мороз до такого состояния, когда не можешь расстегнуть пальто, поскольку так замерзли и скрючились пальцы, что не возможно расстегнуть пуговицы. А пока гуляли, было очень жарко и не замечали холода. Часто родители не могли дозваться нас с улицы. Из нашего снега трудно было слепить бабу, но зато из наста (верхняя довольно плотная часть снега) хорошо нарезались палкой фигурки! А как здорово было катиться на животе вниз с сопки весной, пока еще остался снег в больших низинах этой сопки, обходить-то не хотелось. А обжигающе холодная, прозрачная вода реки Бурхалинки, если в верховьях не стоит промприбор! Сверху жарит солнце, порой на солнце до 25-30 градусов, а ноги в воде ломит от холода. И все равно я любила бродить в воде босиком до ломоты в ногах. Я помню, маленькой, в Ягодном, я купалась в речке Ягоднинке. Ляжешь на дно реки, где не так глубоко и не сносит тебя, и представляешь, будто плывешь! Почти до 50 лет мне всегда снились сны на пейзажах Колымы, даже было удивительно!! Взрослые нас оберегали. Несмотря на суровость края мы прожили счастливое детство. Помню, как родители поставили на Новый год ёлку, где-то достали шары (большая редкость – елочные игрушки в то время, а с материка везти такую хрупкую вещь не каждый решался), которые для меня были удивительны. Наряженная ёлка (из ствола лиственницы с воткнутыми, в просверленные заранее отверстия, ветками стланика) стояла повыше на стуле. Я залезла на другой стул полюбоваться поближе шариком стального, как сейчас помню, цвета, чтобы увидеть в нем свое отражение и, не удержавшись, упала вместе с елкой. Всё, естественно, вдребезги. До сих пор люблю шары и у меня на ёлке, которую каждый год ставлю, висят только шары. За не имением игрушек, делали в то время сами игрушки из фольги шоколадных конфет, пачек чая, цветной бумаги, а также вешали туда шоколадные конфеты, простор для меня, сладкоежки!!!! Когда приходила пора убирать елку, там уже не было ни одной конфеты, разве, что какая случайно затерялась, и я не увидела, когда на перегонки с братом снимала конфеты с елки, пока родители не видели. Ох, и много наших было проказ!! Я представляю, как было тяжело видеть сгоревший первый участок! У меня сердце обливалось слезами, когда я первый раз увидела снимки заброшенной Бурхалы, Штурмового, Верхнего Ат-Уряха! Дочь моя, чуть не отобрала компьютер, чтобы я так не расстраивалась. Это было, когда я была у нее в Москве в гостях. А мне было жаль труд моих родителей и людей, которые гробили себя, чтобы добыть грамм золота, обеспечивали нам и будущему поколению северян приемлемую жизнь: вместо бараков, начали строиться двух-пяти этажные дома, в которых сами позднее жили со своими семьями. И теперь это все разрушено. Помню, отец, а, может, кто другой рассказывал, (я же как всегда подслушивала), что жили в утепленных палатках в начале освоения Колымы и Чукотки. Я в тот момент даже не могла представить, чтобы зимой на Колыме жить в палатке, но такое было! Рассказывали, что бывало проснешься утром, а ты примерз к месту, где спал. И жили! Не теряли присутствия духа! И гуляли на полную катушку, и изменяли своим семьям, все было и плохое, и хорошее, и работали, работали, работали и работали.   P.S.По-моему, Берелех или Сусуман переводится, как "Волчье логово" с чукотского или якутского языков. Это я знала с детства, но немного подзабыла.