|
На
предыдущую страницу
БУРХАЛА
Через пять дней я был в бригаде паротурбинной станции,
и в отсутствие начальства мне пришлось отработать четыре
смены в колодце для питания станции чистой питьевой водой,
так как вода речки Бурхалинки несла ил и глину от
промприборов. Потом появился прораб, вызвал меня в конторку
и сказал, что в связи с окончанием работ по строительству на
колодце остается одна бригада заключенных, и я буду у него
работать технарядчиком.
Работа, что называется, «не бей лежачего» и я искал себе
всякие занятия кроме основной работы, лежать было нельзя, и
я оказывал мелкую помощь химику-лаборанту, копошившемуся
около электродуховки с колбами и пробирками, с ним
переговорено было обо всем.
Прораб прервал мое безделие, вручив утром ведро, велел
набрать голубики. Рад стараться! Подхватил ведро, еще одно у
химика, натянул накомарник и рванул в лес. К вечеру вернулся
с двумя ведрами голубики и накомарником грибов. Ведро
прораба поставил в уголок, со вторым пошел в поселок и
продал женщине, которая вынесла мне с килограмм гороху и
немного махорки. Гороху я был несказанно рад, потому что
забыл уже его вкус и припрятал на будущее, а грибы решил
сварить сегодня. Высыпал их и начал чистить и тут химик
предложил грибы пожарить. Я обрадовался, отдал ему очищенные
грибы и через час он позвал меня ужинать. Грибы были
пожарены в противне, и я зачерпнул ложку, но проглотить не
смог, они были пожарены на машинном масле. Оставив грибы
химику, пошел в лагерную столовую есть и потом спать в
барак.
На следующее утро я обнаружил в том углу (где оставил
полное) пустое ведро, намек понял. Снова прихватил ведро
химика, всыпал в него половину гороха и подался в лес. Снова
набрал два ведра ягод, в одном из них предварительно сварил
горох и съел, даже не соленым он показался мне невероятным
лакомством. Ведро прораба поставил на то же место, второе
продал в поселке за булку хлеба и две папиросы. Теперь
прораб вместо ягод попросил набирать ему грибов.
Я набирал ему грибов и набирал для продажи ягод, обменивал
на продукты, которые меня очень поддерживали, и еще в этих
походах в лес я ел молодые ростки стланика и хвою и
постепенно зубы перестали шататься и болеть десны.
Не ходил в лес два дня – оформлял наряды, составлял табели
выходов на работу, составлял материальный отчет прораба.
Были еще два дня походов в лес, потом прораб велел не
отлучаться, так как ждал комиссию по приемке станции в
эксплуатацию. Мне совсем невесело, кончается вольная жизнь с
неубойной работой и подкормками. Что будет впереди?
Комиссия из пяти человек часа два лазали по зданию и вокруг,
после чего один из них написал приемочный акт, зачитали его,
и возникла необходимость переписать его еще в двух
экземплярах. Переписывать доверили мне, сами ушли в
столовую, что находилась в километре от станции и пока они
отсутствовали, я справился с заданием. Опять все подписали
акты, сложили в портфель и уехали в Ягодное.
Меня прораб отправил в лагерь. А на следующий день я почти в
полном составе работавших на станции был отправлен в зону
центрального лагеря Ягодного. Обычный прием в лагерь – баня
и парикмахерская при ней. Баня отличалась от приисковых
необычной чистотой и просторностью, к тому же выдали
приличный кусок мыла и водой не ограничивали.
Парикмахер тоже был особенным – здоровенный грузин, лет
сорока пяти с мрачной «физиономией» и большим сверкающим
ножом в руке, этот нож и был основным его орудием
производства, он ловко и почти безболезненно сбривал все
волосы, а у «клиента» мурашки бегали по спине.
После бани нас привели в барак, разместили на нарах с уже
застеленными постелями и велели идти в бухгалтерию за
карточками питания. У барьера человек выдающий карточки, я
его сразу вспомнил – Крамаренко Петр Васильевич, вместе
варили ели зайчатину на Разведчике.
– Здорово Петр Васильевич!»
Удивленный взгляд и рука для рукопожатия:
– Здорово, здорово, а вот глянь туда – тот дядя недавно
упоминал твою короткую фамилию.
И тут я увидел Пиэссиса, который устроил мне переход из
шахты Холодного в главную бухгалтерию Южного управления. Тут
уже я без разрешения за барьер к столу Пиэссиса:
– Здравствуйте, Федор Иванович! (настоящее имя-Фриц
Эвальдович)
Он снял очки, посмотрел на меня и сказал:
– Вот видишь, гора с горой не сходится, а человеки иногда
встречаются».
Пригласил сесть, поспрашивал о моей жизни за эти шесть лет,
со времени нашей первой встречи, сказал, что если будут
проблемы: обращайся.
За помощью я не обращался, почему-то было стеснительно, а со
временем отпала надобность. Отправили меня на работу
подручным печника. Печи клали в двухэтажном многоквартирном
доме. Вот на второй этаж я и таскал с улицы кирпич, глину,
песок, воду и месил раствор. Печник пожилой, но необычайно
шустрый и верткий – мастер своего дела, буквально загонял
меня и я просто как манны небесной ждал конца смены, мне
казалось, что до обеда все материалы были гораздо легче тех,
которые я таскал после. Примерно за полчаса до конца смены
печник видно и сам укатался, так что объявил:
– Баста - отдыхай.
День за днем я втянулся и уже не так уставал, хотя бывало,
что и делали больше, чем раньше. Пришел прораб Калюжный,
проверил нашу работу и будто бы остался доволен, отозвал
меня в сторонку и сказал:
– Я слышал, ты грамотный, будешь у меня технарядчиком, а
заодно ночным бригадиром в стройдворе.
Сказал таким тоном, что моего согласия и не требуется:
– Завтра в день не выходи, выйдешь на стройдвор в ночь.
На следующую ночь я в своей конторке с железной печкой и
столом, на столе список работающих с указанием выполнения
работ, и распоряжение о том, чем я должен заниматься, что
должно быть завезено для выполнения работ и в запас, кроме
всего я должен был принимать круглый лес, завозимый на
объект.
Несколько дней я неплохо справлялся со своими обязанностями,
а потом Калюжный попросил меня набирать из обрезков вязанку
дров и приносить к его двери в доме, где мы работали с
печником. Я стал это делать, потом в один из моих приходов,
открылась другая дверь и женщина попросила меня приносить
дрова и ей. Я стал носить дрова и ей, за что получал немного
пшена и махорки. Но однажды я вязанку до нее не донес, меня
остановил выскочивший из милиции дежурный и отобрал дрова.
На следующую ночь, когда я принес дрова Калюжному «моя
кормилица» вышла и поинтересовалась, почему я вчера не
принес дрова? Я пояснил, из комнаты вышел мужчина в брюках с
лампасами и спросил:
– Кто отобрал? Сейчас пойдем, разберемся.
Пошли в милицию, тот самый дежурный – руку под козырек.
– Этого человека с дровами, больше не трогать, завтра в
десять – ко мне.
– Есть!
Оказалось, отапливал я начальника милиции.
После этого ходил я по поселку без опаски, иногда даже и
другим за продукты дров подкидывал. Надо было выживать, а я
на этом месте даже раздобрел, стал поправляться, и это меня
подвело. При медосмотре увидели на моей папке красную
диагональ, гласившую «Исключительно тяжелый труд», в списке
медиков девятнадцатая категория здоровья и я снова на
Бурхале за тачкой, но и только две смены.
На третьем разводе – в бригаду стройцеха на участок
Гранитный. На Гранитном жесткие сроки сооружения двух
промприборов, там уже были две бригады плотников, сменный
мастер Никита Гончаров, а привел нас как пополнение
начальник стройцеха Бородулин. В палатке-инструменталке нам
выдавали топоры, пилы, ножовки, центровки. Выдали топор и
мне. Бородулин посмотрел, как я неумело работаю топором и
сказал:
– Дуришь, что ли? У тебя в деле написано – плотник.
Я понял, в чем дело, у Калюжного я числился плотником, а
выполнял-то работу другую, объяснил Бородулину. Тогда у меня
забрали топор и велели подносить доски к эстакаде. Так и
таскал я доски и бревна до дрожи в коленях, под окрики
плотников, до боли в хребте, но недолго. Не было бы счастья,
да несчастье помогло. У малограмотного мастера Гончарова был
технарядчик Баранов, так вот этот Баранов пострадал. Когда
ехал сдавать наряды, места в кабине не было, и он поехал в
кузове прямо на бревнах, сцепка бревен оборвалась, и
бревнами ему переломало ноги.
Так я стал снова технарядчиком, правда с Гончаровым было
трудно, его записи требовали его же перевода, а иногда он и
сам не мог объяснить, что написал, долго вспоминал,
размышлял. С нормировщиком стройцеха отношения наладились
как-то сразу. У Гончарова были справочники норм и расценок,
и благодаря этому наряды я сдавал уже расцененными и
обсчитанными, за исключением тех видов работ, на которые у
меня не было справочников. Позже меня приказом назначили
нормировщиком стройцеха, а прежний нормировщик был переведен
на вновь появившийся участок прииска Пекарский.
Явившись в лагерь прииска, я получил разрешение на
проживание за зоной, сухой паек на декаду, принял дела и
справочники у нормировщика, ночевал в инструменталке, а днем
был определен на жительство в пристрой к общежитию
вольнонаемных.
Там я познакомился со Снегуром, старшим по столярке выходцем
с Западной Украины, человеком юрким и расчетливым. С ним мы
объединились в питании (мой сухой паек и его
продовольственные карточки), готовил я.
Приказом о назначении меня нормировщиком была назначена и
зарплата 140 рублей в месяц. Работать сначала было трудно,
работающих в стройцехе вместе с заключенными было более
двухсот человек. Пока освоился, спал мало, но потом все
стало получаться хорошо, и наряды сдавал в срок с редкими
исправлениями и замечаниями. А когда замечаний уже не стало,
я по собственной инициативе стал расценивать и обсчитывать
наряды, и распределять зарплату соответственно табелям по
отработанному времени и разрядам. Это очень пришлось по душе
бухгалтеру подсобных цехов Лютикову Василию (бывший
экономист министерства черной металлургии РСФСР отбывший 8
лет заключения) и он иногда премировал меня хлебом и
табаком.
В общежитии вольнонаемных я познакомился со старшим
бухгалтером расчетной части прииска Шкуркиным Василием
Ивановичем, тоже уже отбывшим восемь лет заключения (бывший
второй секретарь Киевского обкома партии). Родителей своих
он не знал, воспитанник детдомов, обличием был похож на
еврея.
Вот этот Шкуркин и пригласил меня в один из выходных дней
четвертым партнером для игры в преферанс, двое других были
маркшейдерами, проживавшими вместе с ним. Преферанс я освоил
еще в 34-35 годах под руководством супругов Ракуленко на
Пеледуйском сользаводе. Играл я потом с ними и не с ними.
Ракуленки научили меня играть, а потом в большинстве случаев
ученику же и проигрывали. И здесь почти каждый выходной
добавлял в мой карман небольшие деньги, но и присобрав
немного, можно было купить талон на килограмм сахара за сто
рублей или спирт и чай по рублю за грамм. Спирт мне был не
нужен, а чай и сахар я покупал.
Начальник стройцеха Бородулин жил в доме, находящемся на
территории стройцеха с бывшим поэтом из Белоруссии по
фамилии Звонак Петр Борисович, он работал в геологической
службе и вот этому Звонаку я и отдавал на хранение свои
деньги.
Сторожем ночным в стройцехе был дядя Вася Усов, старик лет
за шестьдесят, но при силе, он также был заодно и дневальным
у Бородулина и Звонака, следил за чистотой в жилье, носил им
воду, топил печь.
На втором месяце моей работы нормировщиком стройцеха этот
дядя Вася вдруг явился ко мне в конторку, выложил на стол
хлеб с селедкой, бутылку со спиртом и заявил, что пришел
знакомиться. Выпивать я отказался, а насчет знакомства
сказал, что мы уж два года как знакомы. Он сильно удивился,
но я напомнил ему, как они с помощником буквально втоптали
меня в снег за кражу горбылей. Он страшно смутился, и мне
пришлось его успокоить, и обещать дружбу на будущее.
В качественности моей работы в должности нормировщика скоро
убедилось и начальство, не стало конфликтов с бригадирами и
рабочими, так как я стал выдавать наряды с проставленными
нормами и расценками до начала работ. Если бригадир принимал
этот наряд, то мастеру оставалось заполнить количество
выполненных работ и претензий уже не возникало. К такому
методу работы мне пришлось прибегнуть из-за конфликтов на
ремонте квартир. После этого выдача нарядов до начала работ
стала применяться и на других участках и видах деятельности.
Вот так я пережил 1946 год.
Год 1947 – предпоследний
Год 1947 начался с обычной годовой проверки, накануне я был
обязан явиться в лагерь. Ночевать пришлось у лекпома в
приемном покое на топчане. После поверки дежурный за зону не
выпустил:
– Не велено.
Пришлось идти к начальнику лагпункта, стало «Велено».
С 1-го января 1947 года заключенным опять стали начислять
зарплату. Из общей суммы заработка удерживали стоимость
содержания в лагере, немного выдавали на руки, остальное шло
на лицевой счет работающего до освобождения из лагеря. Кроме
того, стали начислять зачеты от одного до десяти дней за
хорошую работу и поведение, и эти дни зачетов сокращали срок
пребывания в лагере.
Работы прибавилось, но с ней я справлялся, нареканий не
заслуживал и пользовался хорошим к себе отношением
сослуживцев. Лютиков хлопотал о разрешении выезда «на
материк» и мы с ним бросили курить на срок до этого самого
разрешения.
В зимний период бригады плотников были заняты заготовкой
деталей к промприборам и работали все в стройдворе.
От Снегура я еще до Нового года перешел на жительство в свою
конторку, поставив у задней стенки топчан, и спал, что
называется без отрыва от производства. За работой дни летели
один за одним, тем более, что наряды закрывали подекадно и
чтобы их закрывать нужно было выезжать на деляны
лесозаготовок, там работало до сотни человек, под
руководством удивительно разворотливого десятника лет
шестидесяти Лукьянова Василия, которого все звали «дядя
Вася». В праздники всех заключенных собирали в зону, за
зоной мог остаться только тот, кому выдано было особое
разрешение. Второй экземпляр оставался на вахте. Ночевать в
зоне мне не хотелось, и я попросил оформить мне разрешение
остаться за зоной, что и было сделано.
Разрешение мое было подписано начальником прииска,
оперуполномоченным НКВД и командиром дивизиона охраны. Один
экземпляр у меня, второй, как положено на вахте.
1-го мая поспал часов до десяти в своей конторке, только
успел поесть, как в дверь ввалились два надзирателя в форме
с медалями, при оружии и в добром подпитии.
– Ты, почему не в лагере?»
Подаю свой экземпляр разрешения, надзиратель глянул, скомкал
и сунул к себе в карман:
– Одевайся, пошли в лагерь!
Закрыл на замок конторку, иду впереди, они за мной. Прошли
столярку и я, поскользнувшись, чуть не упал и вдруг крепкий
удар в скулу. Не помня себя от неожиданности и обиды, я
развернулся и дал сдачи. В следующий момент увидел перед
глазами дуло пистолета. Второй надзиратель снизу вверх
подбил руку с пистолетом, и я только услышал звук выстрела.
Тот же надзиратель отобрал у стрелявшего пистолет и положил
в свой карман.
Вывели на трассу
– Чтоб через полчаса был в лагере! – а сами свернули в
сторону пекарни.
В лагерь я не пошел, свернул на конный двор. У заведующего
конным двором Шапошникова застолье, меня пригласили, но я
отказался, все еще трясло от произошедшего. Я попросил
устроить мне где-нибудь тихое место, и чтоб можно было
полежать. Лежал и думал, что же дальше, за оплеуху
надзирателю просто так не отделаться.… Ни до чего не
додумавшись, уснул, а на рассвете пошел в свою конторку,
погрыз кусок хлеба и принялся за счеты.
Пришел плотник Смирнов Николай Андреевич (бывший
председатель Ярославского обкома профсоюзов) и рассказал,
что эти надзиратели избили на пекарне его соседа по койке
Зайцева, тоже имевшего разрешение, а жене заведующего
пекарней Винникова, вступившейся за Зайцева уже на улице
тоже навешали оплеух. За это Винников написал на них жалобу
оперуполномоченному.
После обеда меня тоже вызвали к оперуполномоченному, который
встретил меня так:
– Тебе, что жить надоело, ты надзирателей лупишь, загоню
туда - откуда мало кто выходит.
Я объяснил все, как было.
– Ладно, уже наслышан, я попугал на будущее, забирай свое
разрешение, оно тебе еще понадобится. Его нашли в кармане у
надзирателя. Вот почему я
тебя вызывал, можешь идти.
Эти надзиратели отбыли свое наказание в изоляторе, и больше
я с ними не встречался.
Однажды, сидя в своей конторке поздно вечером, я услышал
стук молотка, звук раздавался из столярки и я пошел
посмотреть, что там. Так я стал свидетелем того, как
делались знаменитые фанерные чемоданчики, с которыми
отбывшие свои срока отбывали на материк. У нас этим
производством потихоньку занимался Снегур.
Чемоданчики получались легкими, он их делал из фанеры,
оклеивал матрасовкой защитного цвета и обивал заклепками,
вырезанными из консервных банок. Оказалось, что это его
«левый» заработок. Я заинтересовался технологией и решил
сделать такой же и себе, Снегур без лишних слов, дал мне
второй ключ от своего шкафчика с инструментами.
Чемодан у меня получился не хуже, чем у Снегура, внутренний
замок мне врезали в инструменталке, шарниры и ручку я сделал
сам. Но с этим чемоданом я скоро расстался, по просьбе
начальника ОТиЗа Скворцова, увидевшего его у меня в углу
конторки, продал ему чемодан за 120 рублей. Опять сделал
чемодан для себя, после чего Снегур, усмотрев во мне
конкурента, потребовал свой ключ назад. Ключ я отдал, но
занятия этого не оставил, другой столяр оставлял мне свой
набор инструментов, а высечку для изготовления заклепок
сделал инструментальщик Медяников. Сто пятьдесят, двести
рублей в месяц
неплохой приработок, который я хранил у Звонака.
Был такой случай, все в той же конторке. Бригадиром на
лесозаготовках был «чистокровный блатной в законе» Еремин по
кличке Король, паек на лесозаготовки выписывали подекадно, а
количество и качество продуктов зависели от процента
выполнения норм выработки. И вот часов в одиннадцать вечера
вваливается в конторку этот самый Король, едва стоящий на
ногах и с порога:
– Проценты будут?! Заработаешь – будут, не заработаешь – не
будут.
Король добыл из-за голенища нож и вогнал его перед моим
лицом в крышку стола почти по ручку.
Я вскочил на ноги, схватил от печки полено и вытянул Короля
вдоль спины, и вытолкал за дверь. Как ни странно, но обратно
он не ломился и как-то сразу молча ушел. Я кое-как вытащил
нож из стола и, опасаясь, что он все-таки вернется, пошел
ночевать к Снегуру.
Король пришел утром, трезвый, поздоровался и спросил:
– Я вчера к тебе не заходил?
– Заходил.
– А я ничего не наделал? Пьяный был, ничего не помню.
– Да вроде ничего, а хребет у тебя случаем не болит?
– Болит. Ребята сказали большой синяк. Где ударился - не
помню.
– Ты ударился вот об это полено, а нож свой забери и никогда
мне не
показывай.
С тех пор Король со мной всегда раскланивался, будучи
заключенным и
после освобождения.
В лагерях стали появляться люди прошедшие войну и плен в
немецких лагерях, с партизанских территорий, находившихся
под оккупацией. Их завозили сотнями, расселяли в отдельные
от лагерных старожилов бараки и палатки и создавали бригады,
не разбавляя этими же старожилами. На них-то, неоглядевшихся,
не знающих лагерных порядков и законов и навалилось блатное
воровское сообщество. Их грабили в дни получек, угрожая
ножами и заточками, а начальство на жалобы никак не
реагировало.
Для начальства это были военные преступники и рабсила для
достижения выполнения планов по добыче золота. Их обирали
постоянно, но однажды они все-таки дали отпор блатным, каким
то образом пронесли в бараки палки, ломики и при очередном
налете так изметелили нападающих, что загнали их к вахте под
охрану надзирателей, откуда некоторых унесли на носилках и
отправили к лекпому.
Грабителей немного подержали у вахты и увели в изолятор. На
следующий день все воровское общество было вывезено из
лагеря. Весной на общем собрании решили обязать всех
намывать по шесть граммов золота каждому и сдавать в
золотоприемную кассу.
Я попал в бригаду из пяти работников ОТиЗа, где умело мыть
лотками могли только двое, остальные выполняли работы по
подносу песков. Кто по болезни спины не мог находиться в
определенном положении во время промывки, кто вообще не имел
опыта. Так, что я, можно сказать, был самым опытным в выборе
места выемки песков и в промывке был первым. И золото
благополучно бригада сдавала ежедневно.
Под окном своей конторки я вскопал две грядки и с разницей в
одну неделю засеял семенами редиски, выпрошенными у кого-то
в поселке. И вот с помощью этой редиски я познакомился с
сотрудником спецчасти лагеря капитаном Авдеевым. Началось
все с того, что я увидел ребенка, девочку, что вообще в тех
краях было невообразимо. Дети видимо в этих краях были, но
это были дети заключенных и по улицам они, конечно же, не
разгуливали. Девочка лет девяти-десяти рвала одуванчики у
дороги, а когда я проходил, вдруг поздоровалась. Я
остановился и спросил, как ее зовут. Она сказала:
– Света Авдеева.
Я пошел к своей грядки нарвал редиски и угостил её.
Назавтра я шел в пекарню, и недалеко от пекарни и склада был
домик, обнесенный штакетником. Во дворе стоял мужчина, и
гуляла девочка, девочка подбежала к забору и поздоровалась
со мной, мужчина остановил меня и спросил, я ли угостил его
дочку редиской, я подтвердил. Он пригласил меня зайти к ним
и познакомиться. Обращение на «Вы», да еще предложение
знакомства, было до растерянности непривычно, но захожу.
Проводили меня на кухню, хозяин попросил жену дать
что-нибудь на закуску, достал из шкафчика бутылку с
этикеткой коньяка и предложил присесть. Я стал отказываться,
во-первых, заключенный, во-вторых, непьющий.
– Ничего, не стесняйтесь, все мы люди со своей судьбой,
поддержите мне компанию, одному неспособно, – и потом
представился, – я, Авдеев – начальник спецчасти лагеря.
Потом назвался и я, пришлось выпить рюмку, и я ушел. Так
состоялось знакомство, которое было продолжено почти все мое
пребывание на Бурхале.
На следующую страницу
|
